Депутат Законодательного собрания Красноярского края Валерий Сергиенко в особых представлениях не нуждается. В прошлом — партийный и советский функционер достаточно высокого ранга. Председатель сначала исполкома, а затем правительства края. Депутат Верховного Совета СССР и Государственной думы. Активно занимается политической и общественной деятельностью и сегодня. В отличие от многих своих бывших коллег не сменил политическую окраску и входит в краевом парламенте во фракцию КПРФ.
Мнения и оценки Валерия Сергиенко далеко не всегда совпадают с точкой зрения политического большинства. Но они всегда интересны и аргументированны. Хотя зачастую не слишком оптимистичны. Впрочем сам Валерий Сергиенко к пессимистам себя не относит.

— Я оптимист по натуре, и если говорю иногда не совсем приятные вещи, то не потому, что радуюсь этому, а оттого, что не хочу врать.

— Видимо, примером этого может служить и ваша критика последней корректировки краевого бюджета в части 7,5 миллиарда рублей, которые федерация выделяет краю на строительство гостиницы в Приморье?
— Здесь все очевидно. Мы увеличили на эту сумму дефицит бюджета. Увеличили государственный долг. Приняли на себя в бюджете обязательства по обслуживанию этого долга — а это 80—90 миллионов рублей в год. Мы докатились до 54 процентов дефицита бюджета. Хотя Бюджетный кодекс предусматривает не более пятнадцати.
Правда, в связи с решением руководства страны тратить заработанные ранее деньги из Стабилизационного фонда немедленно пересмотрели Бюджетный кодекс и эту норму тоже. И теперь мы можем хоть вообще доходов не иметь, а только расходы. Неизвестно лишь, сколько это продлится. Получается, что, свернув все краевые инвестиционные программы из-за отсутствия денег, мы направляем гигантские средства за пределы края. Приводился следующий аргумент — край приобретает собственность. А зачем нам эта собственность, когда гостиничный бизнес по итогам пяти месяцев этого года показал минусовую рентабельность? Когда в крае государство отказывается от такой собственности и мы продаем пакеты акций наших гостиниц?

— Есть мнение, что 7,5 миллиарда — составляющая некоей сделки между краем и федерацией…
— Ничего за этим не стоит, кроме желания услужить Москве. Таких сделок в принципе быть не может. Мы изменили свой бюджет и приняли на себя неотвратимые бюджетные обязательства, не получив никаких гарантий по поводу того, для чего это делается и какие преференции от этого получает край. Какими бы ни были эти преференции, мы манипулируем бюджетом, который сформировали налогоплательщики — жители Красноярского края. Говорят, 7,5 миллиарда — это же деньги федеральные… Это не деньги, а заемщик федеральный. Какая разница, кто кредитор — банк или государство? Разница только в процентах кредитной ставки.

— Тем не менее к этим доводам никто не захотел прислушаться — корректировка принята подавляющим большинством голосов. Не означает ли это, что парламентские дебаты в принципе не имеют смысла?
— При фактически сложившейся в России однопартийной системе парламентские дебаты являются лишь демократической ширмой. Все решения принимаются до этих дебатов, и в ходе их мы, оппозиция, можем рассчитывать лишь на незначительную корректировку. Иногда, конечно, имеющую значение, но чаще ничего не меняющую по существу. Это и есть так называемая российская «суверенная демократия».
Кстати, один из итогов недавнего визита Барака Обамы в том, что американцы вынесли твердое убеждение об отсутствии сколько-нибудь серьезной оппозиции в российском политическом истеблишменте.

— Если таково положение оппозиции, зачем вам оставаться в КПРФ? Ведь многие бывшие коммунисты прекрасно себя чувствуют в «Единой России»…
— Конечно, многие мои бывшие коллеги по КПСС сегодня в «Единой России» и ведут там достаточно продуктивную работу. Что касается меня, мне просто жаль десятилетий, которые я провел в рядах компартии. И если КПРФ действительно сможет выполнять роль вожака оппозиции в российском политическом пространстве, то я не вижу для себя возможности менять партию. Но, подчеркиваю, речь идет о том, чтобы и моя партия не была превращена в сателлит, придаток режима, и стала одной из тех, на кого, по существу, не обращают внимания.
Такая опасность существует, и делается все достаточно грамотно. В том числе и с перехватыванием лозунгов оппозиции. Единственное, в чем мы сегодня главным образом расходимся, это в подходах к формированию экономики.
Безудержный либеральный фундаментализм, который демонстрирует правящая партия, оппозицией, к счастью, пока не воспринимается.

— Что вы понимаете под этим термином и в чем, на ваш взгляд, опасность такого подхода для страны?
— Мы называем либеральным фундаментализмом подходы власти к борьбе с инфляцией. Инфляция — соотношение спроса и предложения. И снижать ее можно либо путем повышения предложения товаров, либо путем сокращения спроса на них. У нас сегодня выбран второй, более легкий путь — сжатие рынка, сжатие спроса. Борьба с инфляцией путем повышения процентных ставок по кредитам. Путем снижения стоимости рабочей силы, говоря по-русски — занижения заработной платы. Обществу активно внушают, что у нас более низкая производительность труда, поэтому и более низкая заработная плата. На самом деле за единицу труда американский рабочий получает в три раза больше, чем российский. И сегодня заработная плата у нас перестала быть стимулом повышения производительности труда. Я был председателем крайисполкома. Самая высокая зарплата среди чиновников — 600 рублей. В это время электролизник на КрАЗе получал 800 рублей. Рабочий Норильского никелевого комбината — 1 100. Сегодня все перевернуто с ног на голову.
Вторая составляющая либерального фундаментализма — налоговая политика. К ней я отношу и все, что связано с российской пенсионной системой. При нынешнем уровне заработной платы сформировать достойную пенсию невозможно. И если у человека берут 14 процентов от мизерного заработка на будущую пенсию, то и пенсия будет такой же мизерной. В связи с этим продолжаются попытки увеличения налоговой нагрузки. Сейчас в Думе лежит принятый, но еще не подписанный законопроект об увеличении единого социального налога. Что опять делает проблематичным работу реального сектора экономики и приведет к дополнительному сокращению рабочих мест.
Следующая беда — нефтяные доходы и все, что связано с ними. Вывоз нефтяных доходов за границу и отсутствие инвестиционных проектов здесь приводит к тому, что Россия тяжелее переживает кризис, чем другие страны. У нас ничего нет. Полностью подавлен внутренний спрос. Нам не нужны алюминий, никель, черные металлы. У нас остановилось строительство. Отсутствуют какие-либо подвижки в переходе на инновационный путь развития. Ведь переходить на инновационный путь — это значит все равно что-то производить. А мы ничего не производим. Только в Красноярске: где шелковый комбинат? Где телевизорный завод? Где «Химволокно»? Где судостроительный завод? Что осталось от экскаваторного или комбайнового? Либеральные фундаменталисты прочно посадили страну на рельсы сырьевого развития со всеми вытекающими последствиями. В том числе и для развития самого человеческого потенциала.

— Как вы относитесь к утверждению, что в России кризис еще и не начался?
— О кризисе сложено уже достаточно много афоризмов. Не знаю, насколько этот афоризм отвечает действительности. На самом деле кризис, конечно, поразил российскую экономику. Строительство, транспорт — на 30 процентов снижение объема перевозок само за себя говорит. Уменьшились реальные доходы населения. Даже наша статистика это признает. Другой вопрос — этот афоризм, видимо, подразумевает, что нынешняя фаза еще не самая острая. Не хотелось бы так думать, хотя у этого утверждения есть свои сторонники, есть эксперты, которые считают, что именно так и будет. Сегодня все крутится в золотом треугольнике: нефть, рубль, доллар. Нас убеждали, что если баррель нефти не упадет ниже 40 долларов, то российской экономике ничего не страшно. Сегодня баррель — 60 долларов, а улучшения не видно.

— История не имеет сослагательного наклонения. Были проблемы у СССР в конце 70-х, начале 80-х. Иначе бы и перестройка не понадобилась. Но могли они быть преодолены без слома системы и колоссальных издержек?
— Безусловно. Я отнюдь не склонен идеализировать прошлое. Просто не хочу, чтобы это прошлое в своей негативной части повторялось в сегодняшней России. Пример Китая, Вьетнама показывает потенциал развития социалистического государства. И если бы мы, как и китайцы, прагматично начали реформы в экономике, сохраняя и политическую стабильность, и единство общества, то Россия была бы сегодня совершенно другим государством. Но пошли на то, что прежде чем проводить экономические, начали политические реформы. Считали политику лошадью, а экономику телегой. Китайцы думали иначе и добились колоссальных успехов.

— Но не кажется ли вам, что в итоге политических реформ именно политическое пространство России сегодня до боли напоминает пресловутый застой? У Виктора Черномырдина есть замечательный афоризм: какую партию в России ни создавай, все равно КПСС получается. Есть ощущение, что независимо от идеологии любая правящая партия у нас желает стать единственной.
— Наша власть не осознала еще, что величайшее достояние демократии — это наличие политической конкуренции. И ее подавление — однозначно коррупция, застой, однозначно моральное разложение общества. Поэтому — либо жестокая диктатура, либо демократия. Середины не бывает. Середина — аморфное, расплывчатое, разваливающееся общество и государство. Оппозиция нужна не сама по себе, а для обеспечения политической конкуренции. Когда в стране одни имеют все, а другие просто выживают, то возникает вопрос: что же за специалисты нами управляют? И поправить ситуацию может только политическая конкуренция. Иначе полная безнаказанность и понимание того, как бы ни работали, что бы ни происходило — власть все равно у нас.

— Но вы же прекрасно помните, как относилась к политическим конкурентам КПСС. Получается, сегодняшняя КПРФ не правопреемница, а другая партия? Может быть, в связи с этим стоило бы подумать о замене в названии партии слова «коммунистическая»? Слишком много негативных ассоциаций. И не только КПСС с «тысячелетним» Политбюро, но и ВКП(б) 30-х…
— И партия сегодня другая, и практика у нее другая. Что же до названия, то многие зарубежные компартии поменяли фасад, сохранив идеологические основы. Возможно, в этом есть политический смысл. Я, во всяком случае, искренне считаю, что России нужна реально действующая двухпартийная система. Система, в которой партии не похожи друг на друга, как близнецы, а базируются на серьезной идеологии.
И правящая партия, и оппозиция — все мы граждане одной страны. И для всех должны действовать одни и те же правила игры.

— Вы сказали, что оптимист по натуре. А что внушает вам оптимизм сегодня?
— Наша история. Россия пережила так много катаклизмов — и войны, и голод, чего только не было… И всегда из этих катаклизмов выходила еще более окрепшей и вставала в один ряд с лидерами мирового сообщества. Жаль только, как сказал поэт, «жить в эту пору прекрасную» не всем удастся. Мне-то уж точно не придется. Поэтому и хотелось бы, чтобы наши люди жили хорошо не только в светлом будущем.
 
Вячеслав ЗАСЫПКИН
«Городские новости», № 104 (2006), 17 июля 2009